Высочайшие покровительницы Московской Покровской общины сестер милосердия: Императрица Мария Александровна (супруга Императора Александра II) и Императрица Мария Феодоровна (супруга Императора Александра III)
Алфавитные списки испытуемых, младших и старших (крестовиц) сестер милосердия Московской Покровской общины сестер милосердия с краткими биографическими сведениями
Весной 1925 года
окончился срок ссылки. В день Благовещения Пресвятой Богородицы пришла
бумага об освобождении, и в это же утро пришла телеграмма о кончине
Патриарха Тихона. Весенние
разливы задержали отъезд до 9 мая, когда в день просветителя зырян
святителя Стефана Пермского тронулись наконец в путь из ссылки. К вечеру
неожиданно нагнала тройка лошадей с сотрудниками НКВД, которые,
остановив возчиков, долго убеждали по-зырянски бросить епископа с
послушницами в лесу, достали бурак с водкой и стали их угощать. «Мы
честные, — возразили зыряне, — много всего возим и почту столько лет.
Бросить их на съедение волкам и медведям мы не согласны». В
Усть-Сысольске пересели на пароход «Карл Маркс» (старое название
«Скобелев»), и по пути была еще одна провокация, которая неизвестно чем
могла бы кончиться. Неизвестный военный силой завел владыку в свою
каюту, совершенно пьяный, положив рядом револьвер, не выпускал его... В
Москве поселились в Даниловском монастыре. У владыки начались приступы
каменной болезни печени. Несмотря на боли, необходимо было срочно
явиться в дмитровское НКВД. Утренним поездом прибыли в Дмитров, но
начальство объявило: «Ошибка! Немедленно на Лубянку! Срочно уезжайте в
Москву!» На Лубянке:
«Придите завтра», «Послезавтра», «Через пять дней», — в течение двух
месяцев! «Значит, можно не ходить», — решил владыка. Аносинская
игумения Алипия, которую епископ Серафим знал, еще будучи архимандритом,
предложила пожить в их обители. Матушка была заботлива, приветлива, и
сама искала себе и сестрам своим духовной поддержки. Под праздник
Тихвинской иконы Божией Матери, вечером 8 июля 1925 года, прибыли в
Борисоглебскую Аносину пустынь. У Святых ворот встретили сестры. В
пустыни владыка ежедневно совершал Божественную литургию в храме
Великомученицы Анастасии. Вскоре
возобновились приступы каменно-печеночной болезни, случавшиеся по два
раза в месяц. Иногда боли, доводившие его до потери сознания,
продолжались в течение девяти часов. После кончины
Святейшего Патриарха Тихона по его завещанию местоблюстительство
патриаршего престола принял ныне прославленный митрополит Крутицкий Петр
(Полянский) и пожелал сделать епископа Серафима ближайшим своим
помощником. В сентябре 1925 года владыка переехал в Москву и поселился
возле Яузского моста, где ежедневно принимал духовенство. 6 декабря
митрополит Петр оставил завещательное распоряжение, в котором епископ
Серафим был назначен председателем Совета Преосвященных Московских
викариев для временного управления Московской епархией. 9 декабря 1925
года митрополита Петра арестовали. Канцелярия была закрыта, дела
опечатаны, но уже 10 декабря 1925 года временно управляющим Московской и
Коломенской епархией Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит
Сергий (Страгородский) назначил епископа Петра (Зверева). Владыка вновь
возвратился в Аносину пустынь, в которой зимой прекратились
богослужения, церковь не отапливалась. Владыка Серафим переехал на хутор
близ Кубинки. Пустынька в дремучем вековом лесу, бездорожье: сестры в
село и церковь добирались на лыжах. Здесь и непроходимые овраги, и
волчьи следы у самых домов. Волков зимой встречали часто. Три
пустынницы жили в задней части дома, возле коровы с теленком, владыка — в
передней; там же, за тонкой перегородкой — храм с полотняным, прекрасно
расписанным иконостасом, освященный в честь преподобного Саввы
Сторожевского. Как всегда, служба ежедневная: литургия, вечерня, утреня. В декабре
епископ Серафим приезжал в Москву на Влахернское подворье, что на Малой
Дмитровке, чтобы встретиться с епископом Гавриилом (Красновским) и
московским духовенством. Обсуждали текущие церковные дела. На Рождество
Христово утреню отпели, как в вертепе: в избе теленочек, солома, точно
Господь здесь родился... Крещенским утром в полном облачении епископ
Серафим ходил на реку освящать в проруби воду. Зимой у
владыки снова возобновились боли в печени и почках. Утром 25 февраля, в
день святителя Алексия, начался сильнейший приступ. Думали, что он
умирает, долго был без памяти, затем стало легче. Сестры вышли и через
полуоткрытую дверь слушали его дыхание. Вдруг владыка громко позвал:
«Кто сейчас прошел по моей комнате в алтарь маленькой церкви за
перегородкой?» — «Никто не входил». — «Это святитель Христов Алексий
посетил меня, снимите грелку, встану». Оделся — и за перегородку в
домашнюю церковь в честь Саввы Сторожевского. К общему удивлению, на
престоле в алтаре горела лампада. Владыка надел малый омофор и начал
служить, молебен святителю Алексию. При последнем возгласе лампада вдруг
сама угасла, в ней не было ни капли масла. К Пасхе 1926
года владыка вернулся в Аносину пустынь. В монастырь приезжали и
дмитровцы: духовенство и духовные чада. Отец Павел из Влахернского
монастыря привез образ «Беленького Спасителя». Приезжали и сестры этой
обители. Они жили в тревоге. «Владыка, — говорили сестры, — со дня на
день надо ждать, что нас всех выселят». — «Нет, — отвечал он, — пока
матушка схимонахиня Серафима среди вас и молится, монастырь не закроют».
Эти слова владыки сбылись: монастырь не был закрыт, пока во вторник, 13
июня 1928 года, схимонахиня Серафима не скончалась. После отпевания в
монастыре вспыхнул пожар. В тот же час запечатали собор и объявили
сестрам, что монастырь стал государственной собственностью. Тело
почившей матушки Серафимы не позволили похоронить на монастырском
кладбище — со дня ее кончины уже ничто не принадлежало обители. На следующий
день после дня святых апостолов Петра и Павла владыку вызвали на
Лубянку. В полдень он вернулся на Влахернское подворье и сказал:
«Требуют выезда из Москвы. Предложили Новгород, я попросил Дивеев.
Получил назначение выехать на шесть месяцев в Дивеев или Саров. Сказали:
"Будем организовывать Синод, а вы помешаете"». Приехали в
Дивеево в канун дня преподобного Сергия, 17 июля 1926 года. В течение
долгого времени дивеевская игумения Александра не разрешала ссыльному
владыке служить в храме. После его упорных просьб наконец согласилась —
очистили подвальный храм во имя иконы Божией Матери «Утоли моя печали»
под Тихвинской церковью. Здесь епископ Серафим стал служить раннюю
литургию. Обычно он старался успеть все закончить прежде, чем начнется
служба наверху, и начинал литургию в четыре часа утра. После литургии
шел на Канавку, обходя ее по завету преподобного Серафима, читая
полтораста «Богородице Дево, радуйся». Заходил в келейку преподобного
Серафима, перевезенную в Дивеево из ближней пустыньки в Саровском лесу.
Потом молился у алтаря Преображенской церкви. 1 августа
1926 года, в день прославления преподобного Серафима, епископ Серафим
вместе с епископом Зиновием ездил на торжество в Саров. Народу было
множество. При выносе мощей злоумышленники пытались опрокинуть гроб
преподобного, но Господь не допустил. В день Успения Пресвятой
Богородицы, на престольный праздник, владыка вновь, уже один, молился в
Сарове. Это было последнее торжество в Сарове и последнее архиерейское
служение епископа Серафима. Когда он вернулся в Дивеево, приехал
представитель нижегородского НКВД и объявил: в Дивееве служение
разрешается, в Саров въезд запрещен. Только одну зиму простоял еще
Саров. Эту зиму
епископ Серафим жил в комнатах Елены Ивановны Мотовиловой, в корпусе за
Канавкой. 14 февраля 1927 года, после всенощной под Сретение, которую
совершали дома в келии, он вдруг бросился к окну, к одному, к другому, с
молитвенными восклицаниями: «Пресвятая Дева Богородица идет по Канавке.
Не могу зреть пречудной Ее красоты и неизреченной милости!» Бывало,
владыка делился своими скорбями с блаженной Марией Ивановной. Сетовал,
что брат Михаил все собирается принять священство, но это ему не
удается. «Так дьячком и помрет», — заметила блаженная. Беспокоило
владыку и то, что нет у них с матерью игуменией Александрой надлежащего
духовного общения. «На одной лошади из Дивеева вывезут», — ответила
блаженная Мария Ивановна. В Дивееве
стал владыка свидетелем того, как из Сарова 30 марта 1927 года мощи
преподобного Серафима увезли в Темников и далее... Камушек, на котором
тысячу дней и ночей молился преподобный Серафим, и гроб Чудотворца
делили на части. Осенью 1927
года приехали вдруг представители власти, объявили о закрытии Дивеевской
обители. Пришли к Владыке. «Куда хотите выехать?» — спрашивали. «На
место своего служения — в Дмитров. И больше никуда». Незваные гости
зачастили. Святыню пришлось убрать, поделили частички от келий, от
лычка, от вещей преподобного. Мать игумения дала епископу часть мощей
от главы преподобного Серафима. 21 сентября,
Рождество Пресвятой Богородицы, престольный праздник обители, прошел
благополучно. Но в ночь под 22-е разразилась буря. В эту ночь
вооруженный конвой, ворвавшись в кельи, отправил в арзамасскую тюрьму
епископов Серафима и Зиновия, матушку игумению Александру, всех старших
сестер и духовенство. Владыка выехал из Дивеево в одном с игуменией
тарантасе, за кучера — владыка Зиновий и милиционер. Послушниц
арестовали и заключили в тюрьму, допрашивали, угрожали, но неожиданно из
Москвы пришел приказ об их освобождении. 26 сентября, вечером под
Воздвижение, когда во всех храмах выносили Животворящий Крест Христов
для поклонения, всех дивеевских заключенных этапом отправили в Нижний
Новгород. Вскоре из нижегородской тюрьмы дошли известия, что у владыки
Серафима опять начались приступы каменной болезни. Анну вызвали:
«Хлопочите об освобождении больного. Сегодня всю ночь требовали в камеру
врача. Он умирает от приступов сердца и камней в почках». В управлении
НКВД долго мытарили, настойчиво предлагали доносить... Наконец: «Завтра к
десяти часам освободим. Приходите». На следующий день, 8 октября,
епископа Серафима, действительно, освободили, а также владыку Зиновия и
матушку игумению, но 17 октября 1927 года епископов Серафима и Зиновия
неожиданно вызвали в Москву. В Москве искали пристанища, и владыка
сказал: «Легче упокоиться навеки, чем так скитаться». На другой день
отправились в главное управление НКВД. Их пригласил Тучков, принял
вежливо. Предложил: — Кого будем
вам посылать для посвящения — посвящайте. Вот вы, епископ Зиновий, и вы,
епископ Серафим, поезжайте, управляйте епархиями. Побывайте у
Митрополита Сергия, приходите, договоримся и поедете. — Я морально не могу, — отвечал владыка Зиновий. — Я монах, при посвящении во епископа давал обет управлять по каноническим правилам, — сказал епископ Серафим. — Тогда в 24 часа выезжайте из Москвы подальше. — Я — в Муром, — решил епископ Зиновий. — А я — в Меленки, — сказал владыка Серафим. — Ну что же, езжайте, только живите тихо, — предостерег Тучков. Епископ Серафим подал Митрополиту Сергию прошение об увольнении за штат. Такое же прошение подал и епископ Зиновий. В город
Меленки Владимирской губернии перебрались к концу октября. Дмитровцы,
узнав новое местопребывание епископа, поспешили к нему. Приезжало
духовенство, дмитровское и московское, монашествующие и миряне.
Извозчики, выезжая за архиерейскими гостями, сами указывали его место
жительства. Шли пешком странники, богомольцы к владыке Серафиму, и
«никтоже тощ и неутешен от него отыде». Владыке говорили, что начальству
не нравятся частые посетители, как бы не забрали. «Пусть поездят, все
равно ведь заберут», — отвечал владыка. На первой неделе поста он просил
никого не приезжать. Уединялся в келии, с домашними до пятницы не
говорил, ничего не вкушал, даже Святые Тайны не запивал теплотой. Ночью
ежедневно в два часа служил полунощницу. Иногда случалось так: среди
ночи, когда он читал правило, дверь келии отворялась от ветра.
Послушницы подходили, полагая, что он отворил дверь сам, приглашая
войти. Заглянув в нее, видели владыку, в молитве лежащим ниц на полу,
повергшегося перед иконами, крестообразно раскинув руки. Размеренно
текла жизнь в Меленках около пяти лет. Все пять лет владыка за ворота не
выходил. 1931 год... Власти искали, через кого можно было бы собирать о
епископе сведения; принуждали доносить дочь хозяйки, Марию
Лаврентьевну, то уговорами, то угрозой тюрьмы. По всему чувствовалось:
близок арест. В декабре 1931 года нагрянули с обыском и потребовали явки
епископа в НКВД. Владыка заболел, пошла вместо него Анна, которую
допросили и отпустили. Но дочь хозяйки, Марию Лаврентьевну, в полночь
увезли в Иваново, и вернулась она лишь через два месяца. В разговорах
намекала, что всех ждет тюрьма. Духовные чада предлагали владыке
переехать куда-нибудь, чтобы обезопасить себя и Марию Лаврентьевну, но
его вновь вызвали в НКВД и взяли подписку о невыезде. Наступила
Лазарева суббота. После всенощной, во время ужина, раздался стук и вошли
трое. Во время придирчивого обыска взяли паспорта, а ранним утром 11
апреля, в Вербное воскресенье 1932 года, послушниц повели в НКВД.
Бледный от болезни владыка просил следователя, когда уводили инокинь:
«Не обижайте их, и вас Господь помилует. Не забудьте моей о них к вам
просьбы, а я вас не забуду». Из раскрытого окна благословлял он
арестованных девушек архиерейским благословением. «Не надейтесь
на своего Бога, — говорили тюремщики. — Он вас не освободит, из наших
рук никто не освободит вас». Но... из Москвы пришло распоряжение об
освобождении. После ареста
послушниц епископ Серафим оставлен был дома под домашним арестом. В
тюрьму его взяли 23 апреля во время приступа желчной колики, и тюремный
врач написал заключение: «24 апреля
1932 года осмотренный мною Звездинский Серафим Иванович, 60 лет,
страдает камнями печени, воспалением желчного пузыря, неврастенией, в
настоящее время отмечается процесс обострившийся. Следовать на лошади
может. Желательно два-три дня дать покой на месте, чтобы стихли
обострившиеся боли». Покоя, конечно, не дали, и 25 апреля владыку
отконвоировали в Москву на Лубянку, где поместили во внутреннем
изоляторе. Там уже находился епископ Арсений (Жадановский), которого
вскоре отпустили, а епископ Серафим остался в заключении. Одновременно
арестовали многих его духовных чад. В июне с Лубянки перевели в
Бутырскую тюрьму, и 7 июля 1932 года был вынесен приговор: три года
ссылки в Казахстан. Владыке разрешили свидание с братом. — Ты поедешь не по этапу, с тобой поедет Нюра, — утешил он. — Прощай, брат Миша, — ответил владыка. — Как будто надолго надолго, навсегда, — заметил Михаил Иванович после свидания. Действительно, на земле они больше не увидали друг друга... Избавиться от
этапа помогла Екатерина Павловна Пешкова, председатель Красного Креста.
При аресте владыка взял с собою образ преподобного Серафима, через
который он был исцелен в юности. В тюрьме все отобрали, и образ не
вернулся. В Алма-Ату
приехали 1 августа и поселились на терраске в чуланчике. Разреженность
воздуха действовала на сердце, вызывая тяжелые приступы. Чуть ли не
каждые два дня бегали за врачом; казалось, владыка умирает... На террасе
осенью стало холодно: пошли нарывы, ревматизм коленей, зубная боль,
малярия... Отец хозяйки собирал милостыню. Вернувшись домой, доставал
лучшие куски и прянички из мешочка, делился с владыкой. Епископ брал и
благодарил: «Спасибо, дедушка». — «Богу Святому спасибо, а не мне».
Когда же владыка давал ему московский гостинчик, дедушка говорил: «Ах,
Боже мой! Сами старички, самим нужно», — но все же брал, интересовался
рисовой кашей, раньше ее никогда не пробовал. Однажды епископа Серафима
посетил Алма-Атинский епископ Герман (Вейнберг). Владыка принял его
радушно, а епископ Герман приглашал к себе. Вскоре
удалось переехать в сарай. Не верилось: тепло, чисто, уютно и нарядно,
но через неделю приехал сын хозяйки, военный, и стал гнать ссыльных.
Начали искать новое пристанище, но 10 ноября 1932 года владыку вызвали в
НКВД и приказали отправиться в город Гурьев. Опять дорога. Холодно,
сыро и грязно, все трое заболели гриппом, через Сызрань, совсем больные и
разбитые, поездом добрались до Пензы. Нашли комнату, но владыка ночью
не ложился: молился и причастился. В Пензе сели
ночью на поезд до Саратова. В Саратове первый раз за неделю ели горячее и
отправились до Уральска. Оттуда предстояло ехать еще 500 километров
автомашиной по трудной дороге, и владыка просил в НКВД: «Оставьте меня в
Уральске, зачем отправлять в Гурьев? Очень трудное сообщение». Но
ничего изменить не смогли. Автомашина на
Гурьев пришла через пять дней. Ночью грузовик остановился в деревне, и
сопровождавшие чиновники в избе сели у стола. Хозяйка позвала владыку в
свою комнату, упала в ноги: «Батюшка, ты как ангел, как агнец незлобивый
среди зверей. Посмотрю на тебя, а у тебя лик ангельский, и жалко мне
тебя. Помолись обо мне, благослови дом мой». К вечеру
следующего дня добрались до Гурьева и с трудом устроились. В сочельник
1933 года в первый раз владыка совершил литургию. Зима прошла в
скудости и нищете. Анна рисовала и вышивала, кормились, продавая ее
изделия, но на «Живоносный Источник» вдруг посетила ссыльных милость
Божия — телега посылок с крупой и сухарями. 17 июля 1933
года, во время совершения литургии, явился представитель НКВД — немец,
точный и холодный, и приказал немедленно собираться. У владыки начался
сердечный приступ и боли в печени. Умоляли оставить страдальца дома до
отхода парохода, но все было бесполезно: забрали в тюрьму, поместили в
камеру без окон, в 45-градусную жару. Но и в
болезнях своих владыка всем сердцем сострадал окружающим. Так, во время
путешествия на пароходе у владыки на руках умер тифозный матрос. Только на
шестой день, пройдя от Гурьева 300 километров, совсем остановились.
Конвоир раздобыл лошадь, епископа посадил, Анна шла пешком за лошадью 14
километров до какой-то деревни, дальше — на машине в Лбищи. После двух
ночей под конвоем приехал грузовик — повезли в Уральск на жительство.
«Как на жительство? И там оставят?» — не верили изгнанники. «Да, вас
переводят из Гурьева в Уральск». 1 августа, в
день памяти преподобного Серафима, началась в Уральске новая жизнь в
маленькой хатке по улице Сталина, дом 151. Здесь устроили келию-церковь,
снова стали постоянно служить, но вскоре после приезда в Уральск
владыка заболел малярией. Страшные приступы повторялись ежедневно, хина
не помогала. Он терял сознание и приходил в себя через несколько часов.
Врач каждый раз предупреждал о возможности смертельного исхода в
ближайшую ночь. Исцеление пришло неожиданно в день памяти святого Иоанна
Тобольского. С 23 июня, после двух месяцев болезни, приступы
прекратились. По совету врача подали прошение переменить место ссылки,
но ответа не последовало. Наступила
зима. Рамы в доме были одинарные, на окнах — лед, кругом снег и темнота.
Листья от деревьев и хворост из государственного сада запасали на
дрова, а верблюжий навоз — для самовара. Голодно, цены высокие, средств
нет, не было ни хлеба, ни картофеля. Собирали в полях зеленый капустный
лист и рубили в маленькую кадочку. В дни получения посылок был праздник,
чувствовали помощь Божию и любовь духовных чад. В Крещенский
сочельник, когда епископ Серафим готовился к водосвятию, раздался резкий
стук в дверь. Отворившему человек в форме сказал: «Вам повестка — в 24
часа отправляют в Омск». После малярии владыка чувствовал постоянное
недомогание, на улицу не выходил, но на просьбы отложить отъезд
последовал ответ: «Мы организация военная. Задержитесь — отправим
военным порядком». 23 января
1935 года, в 35 градусов мороза, выехали из Уральска, но, к счастью,
через Москву. После трехлетнего отсутствия в Москве на Павелецком
вокзале встретили духовные чада. Утром владыка причастил пришедших, и
после молитвы все собрались вокруг владыки, а он поучал с теплой,
отеческой любовью свою московскую паству в последний раз. 28-го вечером
провожали в Омск с Ярославского вокзала, принесли на дорогу денег и
гостинцев, чем очень поддержали. 30 января
прибывших в Омск встретили мороз и темнота. Все номера в городе
оказались заняты. В одной церкви ответили: «Вы староцерковники, мы —
обновленцы, содействовать не можем». В другой — то же самое, но Бог
послал православную приветливую старушку, которая предложила комнату,
увешанную иконами. После пяти
дней пребывания в Омске НКВД приказало немедленно выехать в Ишим.
Прибыли туда 3 февраля 1935 года ночью. До апреля, когда оканчивался
срок ссылки, оставалось три месяца. Здесь нашелся старичок Александр
Павлович, который пригласил владыку на жительство в дом с палисадником и
квартирой на втором этаже. «Горницею устланною, яко красная палата»,
показалась комната ссыльным. Прежде всего устроили домашнюю церковь, и
жизнь пошла обычным порядком: молитва утром, Божественная литургия, чай,
отдых, чтение Священного Писания, чай, вечерняя служба, небольшой ужин,
вечерние молитвы — и затворялся владыка, соединяя с отдыхом молитву и
чтение даже и ночью. Прошла Пасха, наступило лето 1935 года. Срок ссылки
закончился, но освобождения владыка не получил. Только осенью пришли
бумаги. На предложение выбрать место жительства (минус шесть городов)
епископ Серафим ответил, что решил остаться в Ишиме, где ему дали
паспорт на жительство. Местное духовенство, хотя и не встречалось с
владыкой, но уважало его. Протоиерей Константин на праздник присылал
благословенный хлеб. Добираться из
Москвы до Ишима можно было без пересадок; неблизко, но доступно всем.
Духовные чада приезжали каждый месяц, привозили исповеди от всех и
вопросы — владыка всем отвечал. Во время
частых болезней и сердечных приступов владыка говорил: «Умираю,
прощайте, мои дорогие. Кто-то меня отпевать будет?» 1 июля 1936 года
пришло сообщение о смерти брата Михаила. «Я остался один из семьи, моя
очередь», — сказал владыка и даже отслужил по себе отпевание. В конце
1936 года епископ Серафим хотел принять великую схиму, но постриг
устроить было трудно. В Ишиме Анна
заболела тропической малярией. Три дня была без сознания, температура —
выше сорока. Врач сказал, что такая форма малярии смертельна, но когда
владыка причастил Святых Христовых Тайн, температура стала нормальной, и
больше не повышалась. Только тогда ей сказали, что ее считали
безнадежною. С Рождества
1937 года в Москве начались массовые аресты духовенства... 14 апреля
1937 года арестовали архиепископа Арсения (Жадановского). Всю зиму
владыка Серафим каждое воскресенье, произнося отпуст, добавлял:
«Воскресый из мертвых Христос, истинный Бог наш... помилует и спасет
нас. Слышишь: не только помилует, но и спасет, непременно помилует,
непременно спасет». Еще осенью
хозяина вызвали в НКВД и обязали немедленно сообщить, если он заметит, у
владыки какие-либо приготовления к отъезду. Последнее время какие-то
лица следили за каждым шагом ссыльных. 23 июня, в
день памяти святителя Иоанна Тобольского, покровителя Сибири, владыка
после службы и чая вышел в садик; возвращаясь, пропел дома «Вечную
память». После всенощной беспокоился о детях хозяина, чтобы голодные не
легли спать, — хозяин был пьян. Окончив вечерние молитвы, владыка ушел к
себе. В это время через палисадник в дом вошли работники ГПУ. Начался
обыск, проверили все и увезли владыку в 5 часов утра 24 июня 1937 года. С
ишимской тюрьмы начался последний этап земной жизни владыки Серафима. В ночь с 23
на 24 июня 1937 года в Ишиме арестовали 75 человек, имевших или ранее
носивших духовный сан. Владыка был еле жив, вновь начались сердечные
приступы, добавилось кишечное заболевание, температура 40. В ответ на
передачи писал дрожащей рукой, прося помощи, но тюремные стражи
говорили, что температура не избавляет от этапа. 23 августа
1937 года «тройка» при Управлении НКВД по Омской области приговорила
епископа Серафима (Звездинского) к расстрелу, мотивируя свой приговор
тем, что он «не прекратил своей контрреволюционной деятельности» и в
Ишиме среди верующих «слыл за святого человека». 26 августа 1937 года
приговор был приведен в исполнение.
